Сохранить для истории

[Камышовая мышь]

Мои крипи-однострочники с феста. Первый раз за последний год написала что-то кроме рабочих документов, но, кажется, прилично получилось.
4.18 Однажды герой вышел из лифта в своём доме на этаже, на котором ни разу не был, где повстречал нечто зловещее.

Лифт глухо загудел, вздрогнул и медленно пополз вверх. Я потерла ноющую ладонь и прислонилась к стене. Не стоило лупить по кнопкам со всей дури, лифт – он железный, ему-то все равно, а рука теперь болит. А все нервы, нервы. Когда каждый день возвращаешься домой поздно, издерганная и злая, очень хочется хоть на ком-нибудь сорваться. И еще так болит голова. Такое чувство, словно там, внутри, от виска к виску протянули струны и чья-то рука начинает натягивать их все туже и туже… до тех пор, пока они не лопнут, разнеся мой череп в клочья.
Лифт еще раз вздрогнул и остановился. Створки разъехались, открывая проход куда-то в темноту. Лампочки не было, но даже так видно, что этаж не мой. А ведь я даже не обратила внимания, по какой кнопке попала. И куда мне теперь – выше? Ниже?
Стоило выйти, как створки лифта захлопнулись. Сразу стало еще темнее. Только впереди и выше, на площадке между этим и следующим этажами виднелся прямоугольник окна – хотя на дворе уже почти ночь, немного света от фонарей и проезжающих машин через него все же попадало. А вот вокруг не было видно ни-чер-та… Я осторожно дотронулась кончиками пальцев до стены справа и медленно двинулась вперед. Только бы не вляпаться здесь в темноте ни во что!
Шумный хриплый вздох откуда-то сверху чуть не заставил меня споткнуться. В животе похолодело, я замерла. Показалось?
Несколько мгновений было тихо, а потом с лестничной площадки послышались негромкие шаркающие шаги. В проеме окна появился силуэт – вроде бы человеческий, но со странно повернутой на бок головой, так, словно его правое ухо намертво прилипло к плечу. Это нечто двигалось неуклюже, крупно вздрагивая. А потом оно повернулось ко мне и снова захрипело.
Я рванула вперед, даже не успев осознать, что именно вижу. Боялась только, что это спустится с лестницы быстрее, чем я до нее добегу и успеет схватить – но нет. Вниз помчалась, перепрыгивая через ступени, цепляясь за перила. Кажется, успела пролететь этажа два, когда внизу что-то громко щелкнуло – Боже, каблук! И почти сразу меня полоснуло болью по лодыжке, колену (больно!), ребрам (из горла вырвался какой-то хрип) локтям (больно!), правому боку (больно, больно, больно!), шее (что-то противно хрустнуло), затылку…

…Было темно. Встать оказалось трудно, тело слушалось плохо, вздохнуть не получалось. Что-то холодное, липкое стекало по виску и щеке, капало на грудь. Я… все-таки испачкалась?
Нужно отмыться.
Нужно домой.
Только… вверх или вниз?

4.11 За окнами дачного домика ходит нечто огромное и грызет крышу.

Знаете, нормальные люди как правило по ночам спят, ненормальные – развлекаются по своему вкусу. Ну, кто-то еще работает. А я по ночам сижу на кровати, закутавшись в одеяло, в обнимку с ноутбуком и изучаю сайты, посвященные стройматериалам. И нервничаю, да. Потому что кто-то огромный уже второй месяц по ночам грызет крышу моего дома.
Маразм, согласен. И смешно и жутко, и даже рассказать особо некому, потому что в психбольницу мне пока не хочется. Хорошо, что на свете есть Интернет, а в интернете – такая вещь как анонимность.
Началось все как-то внезапно. Не было никаких зловещих знамений, просто однажды посреди ночи я проснулся от жуткого скрежета сверху, будто кто-то старательно точил зубы о крышу дома. Пересрался жутко. А та тварюга еще и порыкивать потихоньку начала – злобно так, и как будто даже голодно. При этом мысли вроде «пойти посмотреть кто там безобразничает» у меня даже в голове не возникло. Я – не герой подросткового ужастика, меня в ту ночь за дверь выйти и под дулом пистолета не заставили бы! Если эта жуть так хрустит шифером, то моя голова ей будет что мягкая булочка. На десерт.
До утра развлекался тем, что вспоминал всех известных гигантских монстров и прикидывал, кто из них наведался на огонек. Очень старался не думать о том, что шифер на крыше уже, в общем-то, старый… А часам к пяти все вроде стихло. Честно скажу, выйти из дома я решился только в восемь, когда люди на работу начали собираться, и на улице какой-никакой народ появился. Вышел, притащил из сарая лестницу, полюбовался на глубокие борозды на шифере, на обгрызенный край… Жутко пожалел, что квартиру продал полгода назад, а из нашего поселка переехать в город намного сложнее, чем наоборот.
Крышу я, конечно, перестелил, благо шифера с последнего ремонта осталось много, а ждать, когда тварь дожрет крышу и заберется внутрь дома, не хотелось до истерики. Но новый слой держался около недели. Неведомая тварь жрала шифер прилежно, каждую ночь, как ударник коммунистического, мать его, труда! Пришлось закупиться черепицей – с ней дело пошло лучше, ее грызли неохотно. Не знаю, почему, может, в зубах застревала? И все равно, к концу месяца крыша заметно полысела.
Так что сейчас сижу, пытаюсь не вслушиваться в хруст и скрежет над головой, читаю про пластизол. «Самое толстое покрытие» «устойчивое к механическим повреждениям» «слой цинка, и пассиватора, и полимера»… Пожалуй, стоит заказать. Пусть эта сволочь уже наконец подавится!

4.6 Двигаясь точно по карте, понять, что зашел совсем не туда

Тяжелый туристский рюкзак упал под березой, смяв траву и отломив ветку орешника. Около рюкзака на землю плюхнулся тяжело дышащий парень.
- Ну это уже все, конечная станция. Сколько можно блуждать в трех березах? А все Светка: «не сворачивай с тропинки», «иди по карте»… – молодой человек вытащил из кармана помятый лист бумаги и отчаянно на него уставился. – Да по этой карте я уже два часа назад этот паршивый лесок насквозь пройти должен был! Где это дурацкое озеро? Что за чертовщина вообще?!
Парень шумно выдохнул, вытер пот со лба. Бросил раздраженный взгляд на окружающие деревья, кое-как запихал листок обратно в карман и встал, опираясь на березу. Взвалил на плечи рюкзак и двинулся вперед, между деревьями по едва заметной в высокой траве тропинке, бормоча себе под нос: «И никогда ведь топографическим кретинизмом не страдал…». Несколько крупных пожелтевших костей около места, где он сидел, и раскрошившийся череп, похожий на человеческий, среди корней орешника парень так и не заметил.
Когда его шаги затихли вдалеке, смятая рюкзаком трава уже полностью распрямилась. Сломанная ветка выпрямилась – на месте затянувшегося слома быстро набухала темно-красная капля. И несмотря на отсутствие ветра, листва на березе громко шуршала, почти напоминая… смех.

4.8 Девочка каждое лето проводила в деревне у бабушки с дедушкой в деревне в родовом доме. Когда она выросла, а дедушка с бабушкой умерли, она не может находиться в этом доме, потому что к ней встают в очередь незнакомые мёртвые люди, все чего-то просят.

…Они приходят каждую ночь. Возятся за дверью, стучат, скребутся – по утрам я считаю новые царапины на деревянных досках. А однажды вытащила из дерева чей-то застрявший ноготь, сухой и хрупкий как отшелушенная рыбья чешуя. И еще они бормочут: глухо, невнятно, словно мешает застрявшая в горле земля. Но все до единого натужно хрипят одно и то же, без остановки: «Отдай!»

Это началось два месяца назад, когда я вернулась в свой родной поселок.
Мой дедушка был лучшим в округе плотником – в молодости он сам построил дом для своей семьи – а бабушка работала медсестрой в местной больнице. А еще, говорят, она увлекалась всяческой мистикой: гадала, вроде бы, лучше всех в округе, приворот-отворот делала, еще чем-то таким занималась. Кроме меня других родственников у них не осталось, и после их смерти дом достался мне.
Когда я переехала, то первым делом занялась генеральной уборкой. Выгребла из углов кучу хлама: желтые от времени газеты, старую одежду, какие-то пыльные безделушки… Под половицей в коридоре нашлась грубо сделанная шкатулка, в которой что-то перекатывалось. Открыла ее, и меня передернуло – зубы! Слишком большие, чтобы оказаться молочными, подпорченные кариесом. Кажется, их было много, больше чем могло поместиться во рту у одного человека, но пересчитывать я не стала. Завернула шкатулку в первую попавшуюся тряпку и вынесла на помойку. Зачем они понадобились моим предкам, даже думать не хотелось.
В ту ночь пришел первый мертвец.
Спросоня я – дура несчастная! – приняла темную пошатывающуюся фигуру на крыльце за соседа дядю Борю, тихого, безобидного алкоголика, и открыла дверь… То, что случилось после, помню смутно, из-за шока, наверное. Только отрывки: серое застывшее лицо; ледяные жесткие пальцы на моих щеках, заставившие открыть рот; то, как от ужаса сбилось дыхание и подкосились ноги… Пахнущий гнилью выдох прямо в лицо: «отдай!» – и дикую, сумасшедшую боль в нижней челюсти. Мертвец выдрал мне зуб и исчез. А я тряслась и ревела до утра, да и большую часть следующего дня тоже…
А на следующую ночь пришел второй. Хрипел, стучал в дверь до рассвета, пока я сидела, забившись в угол, и всхлипывала в подушку. Молилась, чтобы завтра все закончилось. Но завтра в дверь постучали уже двое.
С тех пор они приходят каждую ночь, каждый раз – на одного больше. Стучат, скребутся, стараются пробраться в дом. Я не знаю, что делать. Помойку уже облазила всю вдоль и поперек, наплевав на брезгливость, но шкатулка как в ад провалилась. Святая вода, иконы, посыпанное солью крыльцо на этих чудовищ не действуют. Я больше не могу спать, даже днем – боюсь, вдруг провороню вечер, вдруг дверь не выдержит, вдруг они догадаются разбить окно…
Я знаю, что у человека в среднем 32 зуба. У меня теперь 31. Судя по звукам, за моей дверью уже толпится не меньше четырех десятков мертвецов. И если однажды дверь все-таки рухнет…
Что заберут те, кому не хватит зубов?

4.5 Беседы с воображаемым другом и понимание того, что он - реален и как-то связан с прошлым семьи.

Под кроватью грязно, пыль лежит целыми комьями, напоминая очень грязный пух. Леночка забивается в угол, прикрывает нос и рот ладошкой. Старается дышать медленно, не всхлипывать и ни в коем случае не чихнуть. Потому что тогда он ее найдет.

- Бьют часы с каминной полки,
Мышки прячутся по норкам!
Детский голос звучит негромко, но в квартире абсолютная тишина, поэтому Леночка слышит каждое слово глупой считалки. И сильнее прижимается к стене – она знает этот голос.
…Леночка называла его Максим – а он не возражал. Он вообще никогда ей не возражал, поэтому быстро стал лучшим другом. Впервые Лена увидела его, когда болела. Она тогда все время лежала в кровати, ей было плохо и жарко, мама ходила вокруг встревоженная и говорила что-то про «ин-фрек-ци-ю» и «при-виф-ку», а Максим сидел рядом и улыбался. Сначала Леночка думала, что он ей снится, но потом, когда болезнь прошла и ей разрешили вставать, он не исчез. Он начал с ней играть.
Он появлялся не каждый день, не говорил ничего о себе, даже имя, но всегда слушал ее, соглашался на любую игру, которую она придумывала, редко побеждал и не обижался, когда проигрывал. И хотя ни мама, ни папа его почему-то не видели, а выйти из квартиры Максим не мог, Леночка все равно любила его.
В прятки играть с ним оказалось интереснее всего…

- Кошка вышла на охоту,
Кошка ищет – где ты? Кто ты?
Считалка ненадолго прерывается и в тишине до Леночки доносится металлический звук: Чик-чик. Чик-чик. Так звучат большие ножницы, хранившиеся у мамы на швейном столике. Лена знает, потому что сама несколько раз пыталась взять их поиграть – но мама отбирала. Говорил, что они острые и могут порезать до крови.
А сейчас опасные ножницы в руках у Максима. Леночка зажмуривается, ей очень-очень страшно. Не всхлипывать становится все сложнее.
Наверное, она зря открыла мамину шкатулку. Не нужно было лезть в сервант, не нужно было открывать шкатулку, не нужно было рассматривать фотографии… А тогда она сначала удивилась: откуда там ее с Максимом фотографии? Но у нее никогда не было такого платья, и на море она никогда не была... Потом догадалась, что там не она, а ее мама, в детстве. Леночке часто говорят, что она похожа на маму – и тогда она сама увидела, что вправду похожа. На фотографиях мама и Максим играли в мяч, купались, строили башенки из песка. А на еще одной, в черной рамочке, был только Максим.
Лене уже исполнилось восемь лет, она уже была взрослой и знала, что на фотографиях в черных рамочках только мертвые люди – как бабушка Света, которая умерла год назад. Так значит, Максим, ее друг… мертвый? В тот момент она очень испугалась. Как попало запихала фотографии обратно в шкатулку и заперла сервант.
А Максим обо всем узнал. И разозлился.

- Раз-два-три-четыре-пять,
Я иду тебя искать!
Последняя строчка звучит почти весело. И ближе, чем раньше – Леночка задерживает дыхание и прислушивается.
Чик-чик. Это звучит совсем-совсем рядом. Чик-чик. А потом раздаются тихие шаги, прямо около кровати. Если бы Леночка открыла глаза, она, наверное, увидела бы ноги Максима, но она не может. Тело не слушается, не удается пошевелить ни рукой, ни ногой. Наверное, это хорошо, потому что иначе она бы ни за что не сдержалась, закричала бы.
Словно в бреду Леночка слышит скрип половицы, потом тихий шорох покрывала. Чик! – раздается прямо над ухом. Глаза распахивают словно сами собой…
И Леночка кричит.

4.16 Ругань из-за стены. Каждый день слышать брань соседей и странные звуки из-за стены, потом понять, что там никто не живет.

Глаза у Игнатича мутные и слегка выпученные, как у селедки. Смотреть он предпочитал мимо меня, на только что выставленную на стол бутылку «Пяти озёр» - единственное, по сути, угощение, кроме вялых соленых огурцов на грязной тарелке и буханки черствого хлеба. Водка манила старого алкоголика, как наркомана – доза. Ради нее он был готов даже поднапрячься и вспомнить некоторые старые сплетни.
- Значит, в тринадцатой квартире уже три года никто не живет?
- Не, - Игнатич причмокнул губами, не отрывая взгляда от бутылки. – Раньше жила семья: мужик, баба его и девчонка мелкая. Долго жили, пока девчонка школу не кончила. Тогда съехали.
- И что, ничего странного с ними не происходило?
- Не, - старик равнодушно пожал плечами. – Тихие были, нихрена не слышно было даже, ругались или нет.
- А почему тогда квартира пустует?
Игнатич не отвечает.
- Ну неужели совсем ничего про них не помнишь?
Молчание.
Вздыхаю и откидываюсь на спинку стула. Беседа идет уже минут десять, а толку ноль. Понемногу начинаю чувствовать себя санитаром психбольницы, разговаривающим с умственно отсталым пациентом. Но разобраться в происходящей чертовщине нужно, иначе палата с мягкими стенками светит уже мне самому. Потому что так жить невозможно: постоянно слушать чьи-то скандалы, доносящиеся из соседней квартиры, крики, звон бьющейся посуды, женский плач – и при этом точно знать, что там никто не живет.
Может, попробовать зайти с другой стороны?
- А вообще что-нибудь нехорошее в этом доме происходило? Ну, в последние лет десять?
Игнатич заметно оживился, даже на секунду перевел взгляд с бутылки на меня.
- А то! Вот, в лет семь назад Валерка из девятой от ревности мужу скалкой череп расколотила, так, что тот чуть не окочурился, а потом сама над ним ревела. К нам скорая приезжала, милиция, - старик ухмыляется. – Такой цирк был… А еще тогда Пашка из второй с цыганкой на вокзале поругался – и через неделю под машину попал, насмерть…
Я морщусь и уже хочу оборвать этот вернисаж бытовых драм, но Игнатич неожиданно выдает:
- А в двенадцатой квартире у нас в прошлом году дурик жил. Недолго, месяца три, пока в психушку не забрали.
Резко выпрямляюсь и уточняю:
- Дурик?
- Псих,- кивает Игнатич. – Самый настоящий. Голоса слышал, жаловался постоянно, что у соседей кого-то бьют и мучают, стучал по ночам по батарее, всему дому спать не давал. А потом вообще из квартиры перестал выходить: кричал, что они его на лестнице поджидают. Тогда за ним из психушки и приехали… Можно? Горло смочить, а то заболтался уже…
Игнатич протягивает руку к бутылке и кидает на меня осторожный взгляд. Заторможено киваю. В голове какая-то каша – псих, голоса, лестница, загадочные они. В тринадцатой квартире давно никто не живет, а в двенадцатой недавно кто-то жил и свихнулся…
Игнатич тем временем сноровисто откупоривает водку, наливает полный стакан и одним духом опрокидывает себе в рот. Довольно хмыкает, хватает с тарелки сморщенный огурец и начинает жевать. На меня посматривает намного более дружелюбно.
- А ты сам из какой квартиры?
- Четырнадцатой, - вру, не задумываясь, и встаю со стула. – И мне уже пора.
Мне действительно пора: уже идет седьмой час, на улице начинает темнеть, а лампочки в нашем подъезде, как водится, давно перебиты. А я с недавних пор побаиваюсь в темноте бродить по лестнице. Мерещится, что в неосвещенных углах, за мусоропроводом как будто что-то шевелится…

@музыка: Poets of the Fall - Carnival Of Rust

@темы: творить и вытворять